Аннотация: *Автор в курсе, как пишется слово "механик". Финал конкурса мистического рассказа. 14-е место.
- Серёжка, - говорю я, - давай лучше в индейцев. В планшет играть - это не круто. Планшеты сейчас у любого дебила есть.
- Да ладно! - недоверчиво ухмыляется Серёжка, а потом приоткрывает рот. - Правда!.. Нашим всем уже купили! Даже Никите-дурачку!.. А как это - в индейцев? Как в "Покахонтасе"? Там же девчонка!
- Типа того, только без девчонок. Давай, ты будешь белым завоевателем, а я вождём индейского племени. Ты меня свяжешь и потащишь на верёвке в свой лагерь, а я буду выпутываться...
Я заглядываю за Серёжкино плечо. Миханик задумчиво смотрит вдаль сквозь меня и сквозь Серёжку.
- Ты куда зыришь? - спрашивает Серый и ёжится. Все ёжатся, когда миханик задевает взором. Звучит по-умному, но у миханика не взгляд, а именно взор.
- Я не зырю, я высматриваю, не скачет ли на мустангах подмога из моего племени.
- А-а-а! - включается друган. - Ничего не выйдет, краснорожий! Никто не спешит тебя спасать!
Он ловко срезает почерневшую от грязи и сырости бельевую верёвку. Вход на чердак заколотили, когда я ещё в садик ходил. Верёвка никому не нужна - не будет же баба Вера или тёть Валя лазать по дереву, как мы с Серёжкой. Затем опутывает руки, заведя их за спину, затем, начиная с ног, обматывает все тело. Конец шнура свисает с левого плеча. Серёжка легонько дёргает за верёвку:
- Шевелись, грязная скотина!
Глаза у миханика вспыхивают, пронзая Серого рубиновыми столбами света. Мне даже чудится, что миханик облизывается. Да только он не умеет облизываться. Тонкие губы миханика всегда плотно сжаты.
Тебе, Серёжка, не повезло - у тебя имя обычное. Простое мужское имя, не как у меня. Но тебе повезло, что я твой верный браза, а ты мой верный браза.
Родичи у моего другана тоже простые. Дядь Коля бывает, что выпивает, но никогда Серого не наказывает. Они вместе на рыбалку ездят. И тёть Маша, их мать, с ними ездит. Не то, что мои - ботаники. Не в смысле учёные, которые цветочки там всякие изучают, а в смысле ботаны. Они вместо речки лучше в архивы свои исторические побегут новые диоптрии зарабатывать. Они там и присмотрели мне имечко. Закачаешься, имечко! Ни у одного парня в мире такого нет - Людимил!
Я когда был мелким, плакал и обижался на пацанов, которые меня Люсенькой дразнили. А потом перестал обращать внимание, даже загордился. А ещё я понял, что миханик из-за моего имени промахивается.
Я делаю несколько шагов. Мне трудно идти, потому что ноги оплетены и приходится семенить. Я прислоняюсь к трубе и презрительно сплёвываю:
- Ты можешь меня убить, но на мое место придут другие! Всех не перебьёте!
- Перебьём, - уверенно отвечает Серёжка. Он прав. Он это знает, потому что все знают, что белые победили индейцев. А когда Сережка чувствует, что прав, начинает прямо светиться.
Вот сейчас у него светится печень и гипофиз. Блин, печень тут причём?
Я знаю, что такое гипофиз, и где он находится. Это такая крохотная фигня в середине башки. Он у многих светится вместе с гипоталамусом. И только у меня не светится никогда. Я себя в зеркале сколько ни разглядывал, ну, ни разу не засветилось. Я и книжку смешную перед зеркалом читал, и кино страшное смотрел. Не получается. Миханика в зеркале вижу, а у себя - ничего.
Вообще-то, миханик не всегда появляется. Если говорить честно, то совсем редко. Раз в месяц или реже. Я увидал его в первый раз - ужас, как испугался! Потом привык. Мне самому даже стало интересно тогда, чего я так перетрусил? Я уж на всякое нагляделся: на крабиков, змей, огненную руку, челюсть из колючей проволоки, перетяжки, синие узлы. Миханик на фоне этого барахла - просто красавчик. А страшно... Лицо бледное, то грустное, то напряжённое, но ясно видное. Остальное всё, как в тумане. И за спиной у него что-то колышется.
Я никому не говорю про миханика, гипофиз и синие узлы. Нафиг мне это надо? Сдадут в психушку, и буду там в клетке сидеть, капканы в почках у санитаров разглядывать... Не, я уж лучше промолчу...
Иногда, конечно, обидно. Вот маза у меня. По врачам бегает, таблетки тоннами лопает, пошевелиться боится - сердце бережёт. Во время каждого приступа какой-то гадостью вонючей упивается. А я-то вижу - крабик у неё на сердце. Давит клешнями, ёрзает, удобнее устраивается. Я его втихомолку попытался отодрать, но маза завопила и стрелами, стрелами давай бабахать. Вызвала неотложку, так вдобавок жирная врачиха гвоздей в меня насыпала. Врачиха всё поняла, хоть виду не подала. Ни один врач не хочет лечить по-правильному, а только хочет чуть заморозить, чтобы больно не было, а потом долго-долго мучить на пару с крабиком или капканом. Я где-то через месяц прямо спросил мазу - хочешь вылечу тебя? Только надо будет потерпеть. Маза поцеловала меня, рассмеялась, сказала - лечи. А сама, чуть я тронул крабика, огрела меня драконьим хвостом. Вот и всё лечение.
Я уже потом понял, когда в пятый класс перешёл, никто почти и не хочет лечиться. Все хотят, чтобы их жалели и чтобы над ними кудахтали, какие они бедненькие. Ну, и маза моя так же. Ну, я и плюнул. Не хочет, не надо.
Ладно, с болячками. Я как-то привык, что вокруг никого чисто-золотистого нет. Все красным или фиолетовым где-нибудь подсвечиваются. Вон браза нашпигован малиновыми чипами. Это я так назвал - чипы. Я не знаю, как их надо называть. Я думаю, у них вообще нет названия, раз их никто не видит. Просто они похожи на кусочки материнской платы, которые я отковыривал в детском саду. В смысле, когда в садик ходил. У меня дядь Вова - компьютерщик, он мне давал на растерзание старые части от компьютеров. У дядь Вовы внутри этих чипов - больше, чем у Сережки. Из-за них дядь Вова чешется и мазями мажется. Серёжку мать тоже мажет от диатеза. Серый ужасно гордится, что у него аллергия в солидном возрасте - как никак, двенадцать лет, а щёки корками покрываются, как у трёхлетнего сопляка. Я Серёжкины чипы выковыриваю по-тихому на привалах, то есть когда мы валяемся на чердаке и мечтаем о девчонках, а они обратно возвращаются. Чипы, не девчонки. Не знаю, как с ними бороться...
Есть, правда, средство, но мне слегка ссыкотно его использовать. Зато оно стопудово надёжное. Оно при помощи миханика. Поэтому его страшно применять. Миханик не каждый день появляется, да вдобавок пойди, попробуй притащить человека туда, где может объявиться миханик! А если промахнёшься?..
- Если ты откроешь мне, где золото, я оставлю тебе жизнь, собака! - нагло заявляет браза.
- Какое ещё золото?
- Золотое золото! Или бывает другое золото, придурок?
- Нам, вольным сынам прерий, ни к чему презренный металл!
Серёжка смотрит на меня с уважением. Сам он никогда не скажет так ловко. Миханик жадно окатывает бразу своими прозрачно-кровавыми фарами. Серёжка нервничает и до крови царапает пятернёй диатезное пятно на левом плече. Я чуть заметно, выверенным жестом, вскидываю указательный палец, а затем тыкаю в направлении пятна. Не совсем в него, а словно вскользь. И шепчу -- болячка. Миханик мгновенно перехватывает моё движение. Он лупит рубиновым светом по малиновому чипу на Серёжкиной болячке. Лучи из глаз миханика проносятся над Серёжкиным плечом в миллиметре от кожи. Этого достаточно, чтобы чип вспыхнул и растворился в воздухе.
- Чё-то сёдня весь день чесалось, - говорит браза не по теме, - а тут бац, и прошло.
Ясен пень. От лучей миханика что хочешь загнётся. Я один раз видел, как здоровенный амбал свалился, будто убитый выстрелом, когда миханик зыркнул ему в затылок. А тут чип-фитюлька...
Сказать честно - того амбала я укокошил. Но он сам виноват. Не дал бы мне щелбана, был бы жив сейчас. Таскал бы свои гирьки в спортзале. Меня фаза попросил бритвы купить, "Жиллет". Фаза только ими бреется, мягкие, говорит. Я пошёл в хозяйственный магазин, встал в очередь. Зазевался, разглядывая картинки на прикольных кружках, а передо мной - опа! - этот сундук нарисовался. Я ему говорю - Вы за мной будете, а он мне - отвали, пацан, твое место с краю, нечего клювом щёлкать. И щелбан мне как вкатит! У меня слёзы брызнули, сквозь них даже липучки-жабы в суставах этого гада стали незаметными. Я закричал, что я первым стоял, продавщица высунулась и зашикала - что орёшь? Амбал плечами пожал, сказал так небрежно - да псих он, клея, наверное, нанюхался. Меня прямо затрясло. Я прямо захлёбываться стал от ненависти - хочу ответить, а не могу, горло стиснуто, не вздохнуть, не выдохнуть... Короче, пока я беззвучно квакал, в магазине появился миханик. Плавно обошёл зал, поискал кого-то, встретился со мной глазами, нахмурился. Тут я и ткнул пальцем в бычью башку амбала. Миханик с ходу шандарахнул по ней прожекторами, амбал охнул и повалился на пол. Все засуетились, забегали, меня отодвинули. Скорая, что примчалась по вызову кассирши, над качком полчаса колдовала. Только ничего не выколдовала. Накрыли пациента простыночкой и стали ждать полицию. Alles kaput, по выражению фазы.
Бритву, кстати, я так и не купил, но фаза не рассердился, потому что, как всегда забыл, что мне поручил. Он у меня нелепый. Он ничего не замечает вокруг себя, если у него фишка попёрла. То есть, если он нащупал что-нибудь в архивах. Но уж тогда он обязательно докопается до самых пыльных закоулков, а потом статью напишет в исторический журнал. И до бритвы ему пофигу. Ему и до еды-то пофигу... Фаза однажды колотил по клаве компа, как бешеный дятел, я поинтересовался -- что он печатает, фаза сказал, что пишет байду типа "По следам пропавшей иконы". И продемонстрировал мне картинку в википедии. Я глянул -- обмер. Это же миханик! Я тогда миханика не называл так, я тогда всё не мог придумать ему имя. Это кто, спрашиваю? Архангел Михаил, говорит фаза. И меня пробило, точно молния в темечко тюкнула. Миханик ходит чуть заторможено, как робот, и свет у него глаз бьёт, как у робота в мультиках. Такой механический человек. Но лицом вылитый Михаил с папиной иконы. Механический Михаил. Коротко -- миханик.
Миханик шандарахнул по Серёжкиной болячке, но не ушёл. Странно. Он всегда исчезал после лазерного удара, как я называю. А тут -- остался.
- Я привяжу тебя к лошади, и ты потащишься за её хвостом, пока не сдохнешь, - угрожающе произносит браза. - Или пока не выдашь место клада.
Угроза в его голосе звучит жалко и печально. А всё потому, что миханик смотрит на Серого в упор. Бескровные губы миханика сжимаются в ниточку. Всё потому, что меня назвали девчачьим именем...
Тогда, в магазине с бритвами, миханик пришёл не к амбалу. Он пришёл к другому человеку. К дедку, который тихонько рылся в отделе мыла и мочалок. Гадский дедок. Амбал был сволочь, но зато понятный. Зря я на него показал. Я до сих пор переживаю, что не сдержался. Подумаешь, щелбан! Никто ещё не умирал от щелбана. А гадский дедок, как я увидел, человек десять на тот свет отправил. У этого тихушника в спине десяток кольев торчало. Ну, таких виртуальных кольев, которые только я вижу. Миханик за ним спустился, а я ему настройку сбил. Надеюсь, в следующий раз ему не помешают.
А один раз я миханика сознательно запутал. Прошлой весной. К нам в класс парень новенький поступил и давай пацанов стравливать. Мы и так не больно дружные были, а он, Поздняков, совсем нас перессорил. Подговорит на какое-нибудь свинство, а сам в кусты. И наслаждается оперой с балетом, которые училки начинают устраивать.
У этого гнусяры Поздняры кроме рук ещё три пары лап имелось. Мерзкие, мохнатые, как у паука. Одна пара из задницы торчала. Он этими дополнительными конечностями щипал всех вокруг до крови. Я за ним сидел, видел всё. Если Поздняков вцепился лапкой в Агашкова, то жди, Агашков, западла. Агашков не подозревает ничего, а я знаю -- через пять минут Поздняков бросит Шацкому записку, что это Агашков настучал классухе о неудавшемся массовом побеге с физры. А Шацкий поверит и настучит после уроков Агашкову по морде, за то, что тот настучал. А никто и не стучал. Классуха сама обо всём догадалась. Она же не дура, хоть и русичка. Последний урок в субботу -- тут любой слабоумный догадается.
Поздняра и до меня докапывался. Велел мне притаранить ему пачку сигарет. А если не притащу, то, типа, будут проблемы с его братаном-девятиклассником. А я не курю. Мне невкусно. И мне страшно. Я же вижу, как у курильщиков в лёгких черви чёрные ползают. Буэ-э-э... Отвратно зырить... Я Поздняре сказал, что нет у меня сигарет, и денег мне предки не дают, и Поздняра подло так улыбнулся. А после уроков брателло его по яйцам мне засандалил, рёбра отколбасил и губу разбил. Я три дня очухаться не мог, дома сидел, матери сказал, что по забору лазал, ну, и соскользнул неудачно. Пока оклёмывался, планы мести разрабатывал, да так ничего путного не придумал. Всё решилось само.
Пришёл я в класс, на ОБЖ, первым пришёл, а в углу между шкафами с противогазами и плакатами миханик стоит, на меня в упор смотрит. Я от ужаса попятился назад -- миханик кошмарнее любого Позднякова -- но там уже пацаны наши заходить начали. Миханик между ними стал прохаживаться, вчитываться в глаза каждого, и меня мысль посетила. Вон Поздняра лыбится, мохнатые лапки потирает, те, которые из жопы. Я ему не подчинился, и он, сволочь, не успокоится, додолбает меня. Придётся из школы уходить или... или помочь уйти Позднякову. Миханик поровнялся со мной, и я, холодея от принятого решения, указал ему на Поздняру. И сказал -- Лёва Поздняков. Миханик приободрился, ощупал лучами пространство вогруг Позднякова, а затем четыре раза рубанул по его спине. Поздняра побледнел, сел за парту и весь день проползал на полусогнутых. А вечером он умер. Сказали, отравился грибами из самодельных консервов. Мы всем классом сходили на похороны. Ничего такого я там не увидел. Даже странно.
Миханик начинает вплотную приближаться к бразе. Рассматривает его удивлённо. Вроде, тот, да не тот. Серёжка выдавливает из себя тоненьким голоском какую-то чушь насчёт красавиц-индеек из моего племени. Миханик застывает, вслушивается, погружается в себя.
Я говорю:
- Индейки, Серый, это куры такие. Только жирные.
- А как тогда? - спрашивает виновато браза. Он у меня твёрдый троечник. И славный парняга.
- Индианка. А лучше -- скво.
Экзотическое слово убивает Серёжку наповал.
- Скво..., - шепчет он и улыбается. Потому что миханик отводит от него взгляд, переключаясь на голубя, вспорхнувшего под потолком.
И я понимаю. Я понял ещё тогда, с Позднярой, да не решался себе признаться. Если не считать случая с дедком и амбалом, миханик ко мне приходил. Меня он искал. А я не попадался. Я один раз перевёл стрелку на Поздняру, потом на Кукиша, главного пацанчика с района, потом на Васю-Бублика. Кукиш у меня мелочь вытряхал, а Васька Бубликов кошку поджёг. Очень они удачно подвернулись, когда миханик вокруг меня хороводы водил. Таких не жалко. Я кроме внутренностей немного будущее могу видеть, так Васька должен был жену топриком разделать, а Кукиш квартиры обносить и полжизни на зоне провести. Вот нафига им жить? Лучше уж сразу...
А главное -- я понял, почему миханик меня всё никак разглядеть не может! Спасибо родичам. Спасибо за то, что назвали, как девчонку. Миханик ищет меня -- парня, а натыкается на женское имя, и путается, не видит парня. И бросается на первого подвернувшегося мужика. Любого человека имя охраняет, а у меня так даже отзеркаливает. Может быть, маза с фазой знали?
Почему-то ни разу не видел миханика возле тёток. Наверное, для тёток придумано другое существо. Какая-нибудь михаэла... Или миханелла...
Браза радуется напрасно. Миханик снова ловит его в прицел и застывает. Эта стойка мне знакома. За ней рванёт ледяная волна, которая сдавит сердце, выкрутит его узлом. Потом полыхнёт жаром, и, как от лесного огня, попрут визжащие твари - крабики, инфузории, капканчики, прищепочки и прочая шушера из человеческих потрохов. Миханик вскинет рубиновые зенки - и привет, парень...
Кроме меня и Серёжки на чердаке никого нет. Голуби не считаются. Я проверял. Кошки, собачки, птички миханику неинтересны. Прости меня, браза. Так вот получается. Такая петрушка. Миханик меня не видит. У меня женское имя. Людимил. Фаза меня кличет Людь, маза - Люсик. Неправильно иметь не своё имя, но что я могу поделать? У бразы чистая душа, и будущее чистое. Я же вижу... Зря он со мной подружился. Лучше бы закорефанился с Тёмой из соседнего подъезда. Гоняли бы на великах и рубились бы в тупые игрушки. Прости меня, Серёжка.
- Тащи меня за лошадью, - говорю. - Только свяжи покрепче.
Браза подтягиваяет верёвку и накидывает на шею дополнительную петлю. Мы галопом бежим по чердаку. Слышно, как тёть Валя из тридцатой квартиры ругается на топот. У оконного проёма под крышей я притормаживаю, выглядываю наружу. Миханик держит Серёжку в своих пристальных окулярах. Миханик думает, что я - это он. Всё правильно. Такие люди, как я, не должны появляться на белом свете. Никто не должен без спроса вмешиваться в чужую судьбу. Даже чипы выковыривать.
Я плечом и шеей цепляю верёвку за гвоздь, вбитый невесть кем в деревянную балку, и прыгаю вниз. Гвоздь не выдержит меня, выскочит из подгнившего бревна, но мне хватит. Гвоздь погнётся и выпадет через шесть с половиной минут. К тому моменту миханик испарится, чуть зависнув над моим телом. Останется один только плачущий браза.